Солнце памяти о нём блестит сквозь толщу дней
Людмила Калинина, ветеран РКК «Энергия»
Был хороший, тёплый, но уже по-осеннему тревожно-солнечный день. Осень 1978 года, 27 сентября. Около часа дня мы с Лилей шли в предварительные кассы за билетами на поезд. Выйдя из касс, мы пошли вверх к вокзалу. Слева — стенды филармонии. Скользя по ним взглядом, обжигаюсь на третьем: «Поёт Владимир Высоцкий». Сначала не понимаю ничего, потом ещё больше ошалеваю, досмотрев, что это же СЕГОДНЯ, в 15.00!!!
Через два часа! У нас! Поёт Высоцкий!
Моё состояние и поведение далеки от мудрости, меня одолевают спешка, суета и тревога: да билетов, конечно же, не достать, какое там! А цена? Денег у нас не хватит… Нет, так не бывает, чтобы мы попали, мне ведь никогда не везёт… Всё это проносилось в голове, пока бежали в филармонию.
Буднично, тихо и пусто у касс. Да, билеты есть. Где будет? В музыкальной раковине. Цену не вспомнить. Может быть, по 2 рубля?
Всё было, есть, сбылось! Билетов купили четыре — ещё Жоре и Мише.
И опять бежать, опять проблемы: их же ещё разыскать! Звоним в фотоцех. Все четверо работали в фотографии — я экономистом, Лиля в павильоне, Миша экскурсионным фотографом, а Жора на бассейне. Выложила всё захлёбываясь. Мы, ожидая, покрутились в центре. Раздумывали, кому ещё позвонить, но больше осчастливить было некого. Помню прибежавшего Жору, мы вместе пошли посмотреть на афишу — одну-единственную на третьем снизу щите, на небольшом листе бумаги чёрной краской от руки три слова: «ПОЁТ ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ».
Здесь же купили цветы — три розы на недлинных стеблях (Господи, букет Высоцкому!). А других цветов подарено и не было. Потом Жора пробовал фотоаппарат, снимая клумбы между филармонией и кафе. Погода портилась, стало пасмурно, похолодало. Народу уже волновалось вокруг много. А первоначальное безлюдье, оказывается, объяснялось тем, что афишу ещё не видели. КОНЦЕРТ БЫЛ ОБЪЯВЛЕН БУКВАЛЬНО ЗА НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ. Случайный, неожиданный.
О том, что концерты были в Пятигорске, мы тогда не знали. Короче, народу набралось полная раковина. Говорят, и вокруг народ был, и на деревьях. Мы зашли попозже, поджидали Мишу с прогулки, а он задерживался, в спешке потерял портфель с паспортом, фотоаппаратом и прочим. Пришёл, конечно, расстроенный (паспорт потом вернули, однако.) И очутились мы в задних рядах с правой стороны раковины. Не знаю, как сейчас, а тогда там стояли деревянные скамейки.
Начала концерта не помню. Кто-то под рояль пел куплеты, читали стихи. Совершенно неинтересно и ненужно — казалось мне тогда. Сейчас я бы с удовольствием вспомнила, кто приезжал с Высоцким, что они делали. Но тогда — дальше, дальше, скорее бы!
И вот он быстро прошёл по сцене к микрофону — маленький, стройный, гитара на перевязи. Начал с «Братских могил». Потом рассказывал о себе, о Таганке, о спектакле «10 дней, которые потрясли мир», о Любимове. И пел, пел, пел.
Как странно и удивительно было слышать хорошо знакомые, любимые, много раз слышанные песни, ещё и видя ЕГO.
Потом потрясение после впервые услышанной «Всю войну под завязку…». Новых песен обрушилось много — одна другой поразительней: «Недострелянный», «Я полмира почти через злые бои…», «В ресторане по стенкам висят тут и там…». Но та, первая «…жжёт нас память и мучает совесть, у кого, у кого она есть…». Это потрясение незабываемое.
А его манера общаться с залом — такого ни до, ни после не было. Я это больше для себя пишу, открытия тут ведь не сделаешь, но какая потрясающая простота общения с залом и абсолютно чёткая дистанция. Как будто он полем и притягивал и сдерживал. Простота в нём была та, что «просто, как всё гениальное», а не та, что «хуже воровства».
Потом мы с Лилей немного повыясняли: кто будет цветы дарить — обе боялись. Досталось мне, а она до сих пор простить себе не может, что отказалась. Жора фотографировал, захотел поближе подойти, и мы прошли в первый ряд: он с фотоаппаратом, я с цветами. В первом ряду человек подвинулся, чтобы мы сели. Оказалось, тогдашний директор филармонии Василий Игнатьевич Ещенко. После «Я не люблю…» пошла к сцене. Ног не было. Глаз, наверное, тоже, потому что лица Высоцкого, наклонившегося так близко, не видела. Только руку, коснувшуюся моей, запомнила. Неожиданно изящной, нежной и маленькой показалась она мне.
— Спасибо вам, Владимир Семёнович, — прошептала я.
— Вам спасибо, девонька. Мне-то за что, я ведь ещё ничего не сделал, — прозвучало в ответ.
Дальше помню рассказ о Париже и кусочек песни «Мы, Вань, нужны с тобой в Париже, как в нашей бане пассатижи». Так захотелось услышать её всю! Помню зал, который перестал быть публикой, который дышал одним дыханием и вытянул вперёд шеи в едином стремлении видеть и слышать…
Концерт закончился. Распогодилось, появилось заходящее уже солнце. Мы вышли счастливые и ошеломлённые, не понимавшие ещё, что это первый и последний его концерт для нас.
У меня впереди была поездка в Москву, радость попасть на Таганку, увидеть «10 дней, которые потрясли мир», а у Жоры…
Тогда ещё никто не знал, что он со-здаст программу «Спасите наши души», станет Геворком Далалояном и на тридцать лет (и, наверное, до конца) свяжет свою жизнь с Владимиром Высоцким. Свяжет так, как, пожалуй, никто. И верно сказал Булат Окуджава:
По воле судьбы или случая
Я тоже растаю во мгле.
Но эта надежда на лучшее
Пусть светит другим на земле…
Наталья Панина
Комментарии для сайта Cackle